"Ричард III": неправильный злодей

[samar65]

aneitis ЖЖ: С тех пор как я, лет десять назад, прочитала "Ричарда III", он стал моим любимым произведением Шекспира, затмив на какое-то время даже "Гамлета", а сам Ричард - одним из любимых героев.

Не то чтобы я питала пристрастие к инфернальным злодеям - наоборот. Мне никогда не удавалось ощутить дьявольское обаяние зла, воплощённого в персонажах типа Джокера или "душки" Мориарти, и я не способна им сопереживать - они для меня слишком дегуманизированы, их абстрактная злобность превращает их в каких-то чуждых существ, выходящих за пределы человеческой природы. Они подобны чёрному ящику, внутрь которого абсолютно невозможно проникнуть; мне не хватает евангельской любви ко всему сущему, чтобы почувствовать к ним хотя бы жалость, и даже их изощрённый ум и хитрость не вызывают никакого восхищения.

Ричард очевидно не таков. Он принадлежит к гораздо более многочисленной армии вполне человеческих злодеев, чьи чувства и мотивы слишком хорошо понятны и близки, чтобы вызвать безусловное отторжение. И всё же он чем-то сильно выделяется из их разномастной череды.

В первой же сцене этот странный злодей с обезоруживающей прямотой объявляет: "решился я стать злодеем" - и подробно объясняет, почему. Это можно было бы принять за наивный драматургический приём, обращённый исключительно к аудитории и призванный сразу разъяснить сущность главного героя и его мотивы - что-то типа авторского текста, отсутствующего в пьесах. Но это не так. Несмотря на то, что в этом изумительном монологе Ричард действительно обращается к зрителям, моментально разрушая четвёртую стену и устанавливая контакт, прежде всего это процесс саморефлексии совершенно потрясающего уровня.

Строго говоря, он даже не злодей, а антигерой - уже хотя бы потому, что является протагонистом, но не только. Его часто изображают психопатом, абсолютно аморальным существом, лишённым совести - но у шекспировского Ричарда есть и совесть, и мораль. Его поведение аморально, но не он сам. Он действует аморально не потому, что добро и зло являются для него пустым звуком: он прекрасно осознаёт, что есть добро и что зло и что его поступки злы - и не просто абстрактно осознаёт, но и глубоко чувствует. Его душераздирающий монолог в конце пьесы не оставляет в этом никаких сомнений; но и в этом первом монологе он совершенно ясно даёт понять: он сам считает злом то, что собирается сделать и частично уже сделал.

«Я клеветой, внушением опасным
Смертельную вражду посеял в братьях.
...я коварен, лжив и вероломен.»

Этот человек действительно безжалостен к себе и лишён каких-либо иллюзий.

Как ни странно, это действует подкупающе. Казалось бы, человек, который в полной мере осознаёт истинную природу своих действий и побуждений, несёт за них бо́льшую ответственность, чем его более слабые собратья, прячущие от самих себя правду за привычными психозащитами и оправдывающие свои преступления давлением обстоятельств - но в то же время он, несомненно, вызывает больше уважения и, в моём случае, симпатии.

Ричард, конечно, тоже объясняет своё решение "стать злодеем" тем, что он создан настолько уродливым, что вызывает у всех отвращение. Но это не единственная и даже не главная причина. Как ни странно, он не так уж завидует тем, к кому природа в этом отношении оказалась более щедра. Он просто не может найти себе места "в этот мирный и тщедушный век" - его исковерканная войной душа отвергает "ленивые забавы мирных дней". Его личность формировалась в условиях чудовищно жестокой междоусобной бойни, и он не знает другого способа существования. (В сущности, сейчас бы это квалифицировали как крайне тяжёлый случай ПТСР, осложнённый эмоциональным отвержением матери в детстве: её постоянная враждебность и "напутствие" сыну, полное ненависти и проклятий, поражает своей безжалостностью и могло бы многое объяснить в характере Ричарда - но, конечно, Шекспир, не ведавший о психоанализе, имел в виду совсем не это.)

Как бы там ни было, Ричард Глостер делает полностью осознанный выбор. Но почему именно такой?
Казалось бы, он достаточно убедительно это объясняет. И всё же, всё же...
Остаётся что-то ещё. Какая-то странная неудовлетворённость, незавершённость образа, который должен раскрыться в дальнейшем. Это делает своё дело: мы заинтригованы и ждём не только развития событий, но и развития личности героя.

"Генрих VI" может предоставить очень важную часть этого развития: юный Ричард предстаёт там как прирождённый воин, неудержимо доблестный и неукротимо свирепый, горячо преданный отцу и по ходу развития действия всё больше презирающий слабых и недостойных братьев. В шекспировской версии корона Эдуарда добыта в основном его усилиями, но теперь он остался не у дел. Ричард оказывается на распутье и мучительно пытается найти своё место в столь суровом к нему мире.

В третьей части "Генриха VI" у Ричарда есть обширный монолог, во многом похожий на открывающий монолог "Ричарда III", но намного глубже раскрывающий его личность. Мы видим, как Ричард Глостер приходит к мечте о власти:

«Но раз иной нет радости мне в мире,
Как притеснять, повелевать, царить
Над теми, кто красивее меня, -
Пусть о венце мечта мне будет небом.»

Власть нужна ему не сама по себе, но лишь как средство компенсировать несправедливость судьбы, отказавшей ему во всех других радостях. Он убеждён, что "в чреве матери любовью проклят" - никто не способен его любить, даже родная мать презирает его, и он постоянно слышит издевательства над своим уродством. Ни доблесть, ни преданность не могут завоевать ему любви и уважения окружающих. Так какой в них толк? Никакие добродетели не получают награды в этом мире, полном бессмысленных страданий и отчаянной борьбы за власть, в которой хороши любые средства - в этом он убеждался множество раз.

«Как заблудившийся в лесу терновом,
Что рвет шипы и сам изорван ими,
Путь ищет и сбивается с пути,
Не зная, как пробиться на простор,
Но вырваться отчаянно стремясь, -
Так мучусь я, чтоб захватить корону;
И я от этих лютых мук избавлюсь,
Расчистив путь кровавым топором.»

Весь мир кажется ему адом - так что бояться ада, если уже находишься в нём?
Но что ещё важнее - он, столько раз слышавший о проклятье своего уродства, наконец готов почти смириться с ним и принять его как своё предназначение:

«Раз небо мне дало такое тело,
Пусть ад и дух мой также искривит.»

В средние века верили, что уродство тела - это зримое отражение уродства души. Знаменательно, что в оригинале то самое "решил я стать злодеем" звучит немного по-другому: "I am determined to prove a villain"(Я полон решимости доказать злодея. Samar) Prove - доказывать, подтверждать; а также испытать, удостовериться.

Глубокая неудовлетворённость, терзающая его душу, происходит не только от того, что он обделён физической красотой. Люди, окружающие его, красивы - но точно так же далеки от добра, милосердия и справедливости. Ричард превосходит их только в уме и коварстве, но не в жестокости и лицемерии - у них лишь больше возможностей и душевной способности бездумно следовать собственным страстям, и они, захваченные наслаждениями и грызнёй, в отличие от Ричарда, лишены склонности к терзающей рефлексии, заставляющей его бросить вызов небу. Он словно хочет испытать предел, до которого неправде позволено властвовать в этом мире, обнаружить добродетель, которая может дать отпор злодейству - но тщетно. Предел он может найти только в собственной душе, сходящей с ума от ужаса перед безграничностью зла.

Как ни парадоксально, Ричард Глостер, ставший хрестоматийным чудовищем и сам ненавидящий себя за всё зло, которое он причинил, оказывается в этом более человеком, чем все остальные персонажи, творящие зло бездумно и ненавидящие других. В этой пьесе даже наёмные убийцы оказываются больше склонны к жалости и чутки к голосу совести, чем благородные лорды и леди, глухие к чужой боли и остервенело осыпающие друг друга проклятьями за бессердечие и преступления, не замечая тех же брёвен в своём глазу. Ричард, по крайней мере, честнее: "Я не могу винить; кляня других, себя бы проклял я". Когда мать, начав с сожаления, что не задавила его в утробе, набрасывается на него с обличениями, он саркастически отвечает: "Миледи, я пошел отчасти в вас". Удивительно, но в этой трагедии главный злодей вызывает больше сочувствия, чем кто-либо другой; Ричард ошибался, говоря: "если я умру, ни одна душа не пожалеет обо мне" - таких душ среди зрителей находится достаточно.

В "Пустой короне" мы наконец видим на экране воплощение истинно шекспировского образа, потрясающе мощное и точное до тончайших нюансов. Бенедикт Камбербэтч не делает никаких одолжений своему герою: он так же безжалостен к нему, как сам Ричард к себе, и в то же время делает зримым всё человеческое в нём. Это не история маньяка-выродка среди людей - это трагедия человека в обществе себе подобных. Его Ричард побеждён не тщедушным соперником, он погибает, раздавленный непомерной тяжестью собственных грехов.

Перед последним боем Шекспир вставляет сцену, в которой духи убитых являются поочерёдно к Ричарду и его сопернику, проклиная первого и вдохновляя второго. Последнее сопровождается такой безбожной лестью и восхвалениями "добродетельного и святого" Ричмонда, что на современный взгляд это выглядит почти карикатурным. Эту вторую половину пророчеств почти всегда опускают - зрителю слишком очевидно, что, взойдя на трон, благостный Генрих VII будет ничуть не "святее" любого из своих предшественников. Вместо "триумфа Тюдоров" мы видим в заключительной сцене гору трупов с безумной Маргаритой посреди - олицетворение кровавой жестокости бесконечной междоусобной резни, начало которой положил отнюдь не Ричард Глостер, ставший лишь её порождением, апофеозом и жертвой - и вместе с тем, странным образом, предтечей Гамлета, героя, мучительно ищущего выхода в мрачных дебрях вывихнутого века.
Источник